Автор благодарит Oльгу Аникину и не понимает (www.anikina.com)
бессмысленный плагиат множества её рисунков оформителем
компьютерного коллажа для первого издания
в издательстве «Мика» в Иерусалиме
бессмысленный плагиат множества её рисунков оформителем
компьютерного коллажа для первого издания
в издательстве «Мика» в Иерусалиме
Автор выражает благодарность
доктору Кириллу Аслáнову за помощь
Право на переиздание
книги «На закате Эпохи» — «En el atardecer de la época»
сохранено за автором.
Макет книги нáбран автором, корректура Артёма Милóхова.
Alejandro Kiriyátskiy
На закате эпохи
En el atardecer de la época
На закате эпохи — книга, состоящая из стихов, посвящённых закату второго тысячелетия при переосмыслении глобальных событий на закате доисторических, неисследованных периодов, последних лет Римской республики, в агонии язычества, в сумерках цивилизаций античности, вечера средневековья, гибели Византии, крушения человеческих ценностей эпохи Возрождения, из чего я выделяю отдельные точки краха надежд гуманистов конца XIX века. Они ещё верили в цивилизованное развитие человече ского общества, которое превращалось в следующем столетьи в движение безликих масс. Народы, из-за противоречий и неприязней друг к другу, как верно, так и ложно, внедрили наследие Китая, буддизма, иудаизма, христианства, ислама, как частицы наивысшего, чтобы слиться с любыми идеями и устремлениями к общему идеалу —для каждого, ими всеми только воспринимаемого по разному. Жажда добиться культа только своего понимания идеала, во что бы то ни стало, недоступно человечеству и оно превращается в инквизицию, в консерватизм, в революции, в губителей новаторов, в металл-группы и так далее, пробуждается интерес к реинкарнации и другим мирам. Собственные мысли с гипотезами о росте души до рождения и после смерти с самого начала я решил записывать в стихотворной форме при самокопании и развитии воображения; может быть, я ошибся в идеалистических предположениях. Но творчество, в особенности поэтическое, свободно от какой-либо принятой реальности.
«На закате эпохи» молодого поэта Александра Кирияцкого — книга составная: первая часть состоит из поэм Кирияцкого оригинальных в том, что поэт передал приём достаточно свободный; вторая часть — его поэзия на испанском.
По своей собственной структуре эта антология освещает выразительное начало «Письмá Пизóнам» Горáция и повторяемое французским поэтом Жоакимом дю Беллеем в его «Защите и освещении французского языка» (I, 7). Побуждая поэтов Рима создавать поэзию достойную её греческих моделей, Флакк сказал:
Вы, как пример, внимательно читайте греков,
и ночами держите в руках их, держите и днями. (268-269)
В первой части данной антологии видится за переводом латинских строф стимул для создания собственных произведений. В этом смысле «На закате эпохи» не антология, как другие. Лучше сказано: лаборатория поэтического творчества, где проявляется неразрывность между переводом, творимой имитацией и творением. Кирияцкий доказывает с большой отвагой свою способность воспроизводить ритмический материал стиха, иногда не беря в счёт содержание. Мне кажется спасительной реакция на новую тенденцию, которая состоит в убийстве эстетической мерки стиха в пользу затёртой парафразы «идей». В этом Кирияцкий проявляет себя как достойный представитель формалистической русской школы, что далá столько подтверждений правильности своего метода, на сколько в поле критической литературы, на столько и перевода. Думается, в особенности о личностях, как Жирмунcкий или более современный Эфим Эткинд, автор эссé «Перевод: искусство в кризисе», опубликованное в 1982 году издательством «L’âge d’homme» (Л’яж д’ом).
Кстати, про этот вкус для звуковой материализации поэмы, можно отметить усилия, чтобы заставить появиться типографически могучим долгим слогам латинского стиха. Явно латинская поэзия не представляет для Кирияцкого поле схоластического только изучения, но живой опыт, волну первоначальную, которая после передаётся его собственным творениям.
Еврейский Университет в Иерусалиме
21 августа 1999 го
«En el atardecer de la época» del joven poeta Alejandro Kiriyátskiy es un libro políptico: la primera contiene los poemas de Kiriyátskiy, tanto los originales que los que el poeta mismo imitó de manera bastante libre; la segunda parte es su poesía en español. Por su propia estructura, esa antología poética ilustró el principio expresado en la «Epístola a los Pisones» de Horacio y repetido por el poeta francés Joaquim du Bellay en su «Défense et illustration de la langue française» (I, 7). Exhortando los poetas de Roma a componer poesías dignas de sus modelos griegos, Flaco les dijo:
Vos exemplaria Graeca
nocturna versate manu, versate diurna (268-269)
En la primera parte de la antología, se ve como la traducción de los poemas latinos en ruso tuvo función de estímulo para la composición de obras originales. En este sentido, «En el atardecer de la época» no es una antología como otras. Se trata mejor dicho de un laboratorio de creatura poética en donde se manifestó las continuidades entre traducción, imitación creativa y creatura. Kiriyátskiy demostró con mucho brío su aptitud a reproducir el material rítmico del poema, a veces sin tener en cuenta el contenido. Me parece una reacción saludable a la nueva tendencia que consiste en matar la dimensión estética del poema en provecho de una paráfrasis agotada de las «ideas». En eso, Kiriyátskiy se manifesta como el digno representante de la escuela formalista rusa que dio tantas pruebas de la excelencia de su método, tanto en el campo de la crítica literaria que en el de la traducción. Pienso especialmente a figuras como Zhirmúnskij o más recientemente Efím Étkind, el autor del ensayo «La traduction: un art en crise», publicado en el 1982 en la editorial «L'âge d'homme».
A propósito de este gusto para la materialidad auditiva del poema, se pueden notar los esfuerzos para hacer aparecer tipograficamente los tiempos fuertes del verso latino. Obviamente, la poesía latina no constituye para Kiriyátskiy un campo de estudio meramente escolástico, sino una experiencia viva, una ola primordial que después transmite a sus propias creaturas.
Doctor Cyril ASLÁNOV
Universidad Hebrea de Jerusalén
el 21 agosto 1999
ПРИЗВАНИЕ
Гощу, гостит во всех мирах высокая болезнь
(Пастернак)
Трудно дать название короткому отклику на книгу Александра Кирияцкого «На закате эпохи». Поневоле — короткому, потому что уходить в глубины этой книги нельзя: потянет на целую монографию, посильную лишь для такого культурно-языкового многообразия, каким располагает этот едва достигший тридцатилетия человек. Кто он по преимуществу? Лингвист, знаток группы романских языков, старых и современных? Да. Но этим не исчерпывается и малая доля того, что содержит в себе эта книга. Во всей своей полноте эта книга, конечно же, не для так называемого «широкого читателя». Более того: многие её страницы недоступны и для человека хорошо образованного и много читающего, если он не коллега автора в области всей (подчёркиваю — всей) романской филологии. По магистерскому диплому автор — специалист в сфере французского языка и литературы различных эпох. В действительности же вы встретите в книге комментированные автором переводы с испанского, итальянского, французского — словом, почти со всех языков, имеющих своим благородным предком и / или собратом латынь, литературную и разговорную. У прекрасного поэта и переводчика Семёна Липкина есть такие строки: «Отшумел, отгремел Капитолий // И не стало победных святынь.// Только ветер днепровских раздолий // Ломовую гоняет латынь». Я вспомнила эти строки Липкина (цитирую по памяти) потому, что в книге А. Кирияцкого тоже звучат не трубноторжественные и скучнейше приглаженные переводы на русский язык античных и средневековых стихов «высокого штиля», а живая, дерзкая, озорная речь, которую Сю Липкин назвал «ломовой латынью», что не исключает ни философской глубины, ни элегичности и серьёзности ряда текстов. Переводы А. Кирияцкого — это переводы поэтов поэтом, сохраняющие неподдельную свежесть и оригинала, и его переложения на язык русской поэзии. Их поэтическое качество столь очевидно, что, не имея понятия об оригинале, воспринимаешь перевод как первичную художественную ценность. Книга для романоязычных специалистов превращается в книгу для обширного круга не стиховедов, а стихолюбов. О том, что А. Кирияцкий — поэт, свидетельствуют и его собственные стихи и эссе. Они, не теряя своеобразия, то напоминают своей вольной манерой прекрасную и загадочную «неуклюжесть» Заболоцкого, то становятся лаконичными и отточенными, как японская танка, то обретают «тяжёло-звонкую» мощь столь им любимого и так им глубинно изученного античного стиха. У Кирияцкого — поэта и эссеиста есть вещи, на мой читательский вкус, не вполне удавшиеся ему, но есть и по-настоящему потрясающие. Вместе с тем он стоит перед серьёзной опасностью, одолевшей немалое число талантов. Если он не привяжет себя к земле прочными узами науки, то искусство, попросту говоря, его не прокормит, как не прокормило оно, к примеру, баснословно дорогостоящего сегодня Ван Гога. Художники редко умеют сочетать то, что кормит, с тем, что уносит в заоблачные выси. Если у человека искусства нет хоть плохонького родового поместья, он не должен пренебрегать наукой, отлично ему дающейся и способной предоставить ему хлеб, кров и время для творчества. Я очень надеюсь, что наука и поэзия поднимут А. Кирияцкого, как два крыла, и тем самым он отстоит своё прижизненное право на «высокую болезнь» искусства.
Дора Штурман, женщина года 1991-92,1992-93 Кембриджского и Принстонского университетов в книге «5000 персоналий мира» интеллектуальных лидеров.
Cтихотворения и
поэтические переводы
Александра Кирияцкого
На закате эпохи
Cтихотворения и
поэтические переводы
поэтические переводы
Александра Кирияцкого
На закате эпохи
Настоящий сборник стихов
посвящается памяти композитора
Настоящий сборник стихов
посвящается памяти композитора
Его внук Александр Кирияцкий.
«Vita brevis, ars longa est.»
(«Жизнь коротка, искусство вечно.»)
Poemas y traducciones poéticas
de Alejandro Kiriyátskiy
En el atardecer de la época
La colección presente de los poemas
se dedica a la memoria del compositor
Su nieto Alejandro Kiriyátskiy.
«Vita brevis, ars longa est.»
(«Hay vida breve, es el arte infinito.»)
Стихи Алексaндра Кирияцкого
под эпиграфами из отрывков или
стихов античной, ранневизантийской
и позднесредневекóвой поэзии
на языках оригиналов и в переводах
с иврита, греческого, латыни,
староитальянского
и староиспанского автора книги.
Я к пяти годáм оценил истоки
Музыки твоей; к творчеству дорóги —
От звёзд! Где ты на пороге
У бездн? Для двух опер пишешь космос-стрóки.
Пред уходом в рай до глубин с сияньем —
Ты зажёг во мне мир над сверхсознаньем:
Лет детских воспоминаньем,
Обожал меня ты перед расставаньем.
Книгу я тебе эту посвящаю
О путях ума к жизненному рáю,
Чем в жажде благ люди к краю
Жизни подошли, я за что страдаю.
Сделаю всё я, лишь бы Иудéя
Приняла талант твой, к свету вновь рвусь гдé я.
Сайт Вениамина Арнольдовича Хаэта (25.05.1896 - 5.02.1975)
Либú бэ мизрáх вэ анохúй бэ соф маарáв
эйх эт-амá эт ашéр охáль вэ эйх йээрáв
эйхá ашалéм нэдарáй вэ эсарáй, бэóд
Циóн бэ хéвэль эдóм, ва анú бэ хéвэль арáв
йэкáль бэйнáй азóв кальтув сфарáд кэмó
йэкáль бэйнáй рэóт двир нэхэрáв.
(Йегхудá Халевú)
Моя плоть на западе, душа всё зрит на восток,
но мне как вкусить той мечты Творца хоть один лишь глоток?
как тем и за грех мой заплачý, я, — не сдержáвший клятв?
Сиóн — часть Рая, в арабских цепях я жить изнемог,
Покинуть лучше мне родной испанский град,
Стремлюсь в руины от храма там, где с нами Бог.
(Йегхудá Халевú) '1 (ХII век)
Стыд, что те шедевры не постичь глазам,
Таинство в мечéтях в несвободе духа!
Греция руинам, как Стамбýл векáм,
Памяти безмолвье, слабость глаз и слуха.
Полтысячелетья Византии' нет,
Храм святой Софии с церквью красной — Хóра
Чтут строки Корáна вне Эллaды: лет
Клáссики средь башен давнего позора.
Иерусалим коль ислам возьмёт,
Вслушайтесь в шум мóря сгинувших поэтов,
Как Константинóполь, тех взбешённый сброд
В новой Иудéе коль звезду сожжёт,
Иссушúт истоки Тóры и Заветов,
Слепо истребляя мой в огне народ.
Нас вёл Мошé1 из рабства по пустыне,
Не жить рабу в Изрáиле и ныне,
В ночь не разбить наследья Иудеи,
Цель, свет векóв в поруганной святыне.
Зри, перс, семь свеч зажгли к луне Пурима*
В дар шесть лучей, хранители идеи,
Сам Бог от слёз к стене Ершалаима
Шлёт нить, что лишь врагам вовек незрима.
От Иордáнии до вод Марокко
Не сбить рабам исламского пророка
Пыл и звезду Земли Обетовáнной.
Кинжал вонзив в грудь женщине жестоко,
Рай ждут в крови — в безумии желанной,
Чтоб тыл прорвать, празóмби войн Востока.
Пишу я, по Израилю страдая,
Античностью латыни на устах,
С Испанией повязанный в стихах,
Еврея кровь, ты пой в моих висках!
Проходит молодость — осень золотая,
К безвременью зря варварски марáя
Мозг, прячется средь стен чужого края
Испугом снов в узбекских городах.
Израиль станет, Русь, меня прости
Вторым из Возрождений у Руси!
В сердцáх я — русский в вечной круговéрти,
Анú русú, одпаáм' ве йегхудú! 2
Россия, я молюсь, чтоб не шла к смéрти,
Средь войн в ночь величественная впереди!..
——————
1Мошé — у христиан Моисей.
2 Я русский, также и еврей.
* * *
Scríberís Varió fórtis et hóstium
víctor, Máeonií1cárminis áliti,
quám rem cúmque feróx návibus áut2 equis
míles te dúce3gésserit.
Nós, Agríppa, nequ' háec dícere, néc gravem
Pélidáe stomachúm cédere néscii,
néc cursús duplicís pér máre Ulíxei
néc saevám Pelopís domum
cónamúr, tenués grándia, dúm pudor
ímbellísque lyráe Músa poténs vetat
láudes égregií Cáesaris ét tuas
cúlpa déterer' íngeni.
Quís Martém tunicá técum[tec] adamántina
dígne scríbserit áut púlvere Tróico
nígrum Mérionem[Merion] áut ópe Palládis
Týdidén superís parem?
Nós convívia, nós próelia vírginum
séctis ín juvenés únguibus ácrium
cántamús, vacuí síve quid úrimur
nón praetér solitúm leves.
(Quíntus Horátius Fláccus
(Ánnus 30/trigésimus/ ánte Christum Natum)
* * *
Вáрию* пиши ты песнями с крыльями,
Майонúйских* побед, сам, о, гость úзбранный,
символ — ты, как корабль, или вознóсишься
ты на конé со всадником.
Мы, Агрúппа*, в народ правду всю молвить коль,
не Пелúд* осуждён с греческой мудростью,
не двуликим путём за мóря два плыл Улúсс*
и Пелóпа* суровых дом
ценим мы, ведь, о честь, Муза под томность лир
не велит за делá Цéзаря* чествовать,
то могущество всех сильных, в тебе же брешь
не раскрывших величия.
Кто бы Мáрса* одел вмиг броню латную,
но в писании чьём, иль Трóя* наказана
Мериóна* рабам, иль к Паллáде*,
в равных, в путь, о, Тидéя* сын.
Братство, в нас ты живи, битвы за дéвушек,
остротé ноготков юности чувствами
мы поём, народ вольный, сжигающий,
время от безмятéжности.
(Квинт Горáций Флакк*)
(30 год до нашей эры)
______________
1 ae — [aй]
2 au — [aв]С [ K] 3duce [дуке] — всегда C [k]
Фокус у приземлённого восприятия времени
Древность не скала в царстве полумрака
Смертностью руин, к бессмертию однако
Прозы да стихов, читают их двояко
К космосу души и знака.
Как цветы взрастили лазурные куплеты,
Свежий ветер с моря! — эллинов поэты.
У Алкéя* чувства Горáцием* воспеты:
Первые всласть зря задеты!
Цéзарей* приказы режут птицам крылья,
Пóлисы свободных меркли от бессилья.
Флакк* жалел: «Напрасно выбрал этот стиль я?
Смолкну и... грёз изобилья».
Кто, как Катýлл*, пишет, тот сгинет Цицерóном*.
Ночь днём называют покорно мерзким тоном.
Против Катилины* кто смéлы в годý óном,
Тянутся к царя законам.
Дрязги власть держащих — в пожарах от Нерóна*,
С Сéнекой* расправой и паденьем с трона
Первого средь равных, ты — смерть или корона,
Сохнет, о сенат, чья крона?
Фóрумам у римлян — грядущие погромы,
Их, о плод всевлáстья, ждут молнии и громы,
В ночь — Алáрих* рушил имперские хоромы,
Краски стиха невесомы.
Дóлгий слог да краткий в двух мáгиях прочтенья
Сквозь тысячелетья несут в стихотворенья
Греко-римских граций светлейшие рожденья,
Вечности — строфы свеченье.
* * *
За всевышней телепатической добротóй
Цельность прошлых миров, то — Божий подарок, огнём да водой
Люди вспомнят нутром о прежних сознаньях! Но в жизни иной
Каждой смерти назло по разным поступкам приносим с собой
В кармы счастье или же горе за всякий наш шаг в силе тройной.
Против козней коварств как трудно сердцáм зажигаться звездой:
Но кому-то с небес дан Ангел-Хранитель! Господь Пресвятóй!!!
Смилуйся же надо мной ты чудом — небесной святейшей волной,
Тем и спаси Красотой от ангела смерти сейчас. Но ты в той,
Мной забытой в грехе да мгле предыдущей злой жизни слезой
Ныне, что потолок во всём, тут живо проклятье и после кривой —
Новой жизнью с людьми, пусть вновь на перепутье стою, как слепой,
Здесь, где смерть души или перерожденье в стране неземной.
Sérus ín caelúm redeás diúque
láetus íntersís populó Quiríni,
néve té nostrís vitiís iníquum
ócior áura
tóllat; híc magnós potiús triúmphos
híc amés dicí pater átque prínceps
néu1 sinás Medós equitár' inúltos
té duce, Cáesar!
(Quíntus Horátius Fláccus: ex «Triúmphus»)
Позже к небесáм взвейся: стать уж вечным,
чуждо живший средь римского народа,
скóрбью не тобой при сверженьи власти
блажь к сомненью
веет; воля — то к высшему триýмфу,
с жезлом царствуй, о отче, вновь как первый,
не достáв мидян* в скачках неотмщённо,
свыше правь, Цéзарь*!
(Квинт Горáций Флакк*: из «Триýмфа»)
Москва - третий Рим *
«Мифы — красноречие последнего века республики...» — Цицерóн*.
Войны из-за распрей граждан! Консулам власть! Сенат игрой изнемождён.
В Риме* крах могучим умам! Демонов жаждешь, чернь: с небес сильный закон,
Зла козни в величии времени вещим сном страны — Армагеддóн*.
Форум*, лик свободы нравов, Первого примешь ты! Всё ему мы простим:
Голод, мор! О Цезарь*, авве! Злобнейший глянет взор, он позор нам! Под ним
Смелость, канешь к страху в вечность, в ужасе чтобы ниц пал к ногам его Рим!
Спой, Гораций*, о триумфе! Царствию Первый средь равных — необходим!
Глас Венеры молвит ветру: «Сумерки правды, как зреть Рима семь холмов?»
Шум баталий, сдастся мирно Акциум*, Куриóн*, Марцéл* примкнут без слов.
На юг войско Цезарь бросит, западу смертью бой царь даст, о кровь рабов,
О потомок, вспыхнет к краху дерзкого звезда-намёк, как блеск оков.
________________
1 eu—[эв]
* * *
Век двадцать первый или гармонией разума с духом
Цивилизаций телепатически глазом и слухом
Вспыхнет у землян, их простит планета
Через вечный миг за прочтеньем мысли
В космосе ума, ангелов обета;
Иль звери в них вселятся, чтоб люди друг друга загрызли,
Брошенные к концу света.
В дьявольском танце: вóйны за веру, поклонение предкам,
Кто культ не осознает, вернётся к скакавшим по веткам,
Бога подменив, в мифы из вер верим,
Ум зашёл в тупик, что-то не земное
Человека ждёт, но он жаждет зверем
Быть по канонам с детства знакомого, истина — иное,
Разумом мы так зреем.
Трели ирреальностей —
Призрак любви целует тебя, девочка-дар,
Афина, в ирреáльности стих, но время — страх,
Коль не сберечь подарки огня, уж чувств разгар,
Ко сну — слёзы в глазах.
Время тяжестью образ сотрёт, хоть океан
Биополéй вознесёт его к другим мирам.
Взлёт в объятьи двух тел волей слов великан,
Поцелýй — фимиáм.
Восхищаюсь, вдруг боюсь порвать то, что вдали
Страны чудес, где будто и свет не наяву.
И куда античные свободу унесли,
Отразивши земных душ молвý?
1 (Бывшей жене)
Четые реинкарнации по древнейшей форме
Я должен крест свой, грешной касты тяжесть
сквозь шквал из бед нести без сожалений,
крах больно жжёт, как только оступаюсь,
с горечью в горле.
То, что доступно всем, мне уж не снится
за грех из прошлой жизни, без рассудка
я властью обладал над чинным людом,
царствовал глупо.
Я чувства женщин не ценил, безбожник!
И строго я карал врагов бездумно,
а птнял поздно соль ошибок чёрных,
каялся мало.
Что б ни добился я, лишь укор смехом,
я — мне любимой чужд, а люб немилой,
без благ земных как жалко вою к слову
карою звёздной.
Но в теле моём жив не только демон,
но и Художник, Поэт Возрожденья,
что родом из Италии... О, Музы'
с радужным взглядом.
Я сердцем с Ним искал поэтов Рима'
и плакал ночью я, как он у Тибра',
его пыл мне писал сонеты в красках,
вечное чувство.
И он мой дух взывал учить французский,
испанский, итальянский и латинский,
дал образ, сей рисунок божьей мыслью
музыкой слога.
Взмах крыльев; романтичны цветом дивным:
зов веры, состраданья, верность свиты,
чей жаркий факел, скорбь и боль растопят
мёртвую льдину.
В мечте и о четвёртой жизни,
где чёрту души неподвластны,
ведь на других планетах Бога
искренность-разум.
Вот шлётся помощь от иных созвездий
без всяких граций, что опишешь в стрóках,
без войн и благих жажд зверей быть Первым
цельностью мира.
Я, полутварь, хочу запретных ягод,
я знаю, как и что тоже мной движет,
и бьюсь я, чтоб очистить прелесть плоти
семенем неба,
а третий глаз, незрячий в смуте,
взмыть в высь стремится к телепатам,
чтоб бéздна мысли окружалась
мудростью трёх карм.
Наизнанку сонет-возврат
(Образ идеи академика Сергея Сергеевича Аверинцева' из
книги «Поэтика ранневизантийской литературы», от главы
«Уничижение и достоинства человека», Москва, CODA,
тысяча девятьсот девяносто семь, со страницы 71ой по 74ую)
Смех у богов не допускал грусть несвободы,
Чтоб не терять из ничего бесцельно честь-свет,
Не сил чувств страхов да надежд, он — смерть безличью.
В тот мир сойдёт Сам по Себе крах от природы,
Рвёт цепь зверинств, «Да» превратив в казнь — в остротý «Нет»,
Мир, осознай не продающих тог — величье!
Ждёт цель купец: «Я куплю рай, как Раб в параде
Войск вер любых — от их слепых пред их патрóном,
Петь без ума жрецaм Моим гимн по Законам
В Ершалаиме, Риме', Мéкке и Царьгрáде'».
Пусть сел на трон, как среди «равных» Первый в граде,
Чтоб круг светил, мысль-идеал страх сжал каноном,
Стал Бог один, мир зарыдал, дар встал к иконам
Вопль-антипóд порабощённых людей в стаде!
Prefatio ex ars Doni Aratoris:
Quía dúcis flórens máturís sensíbur ótium
Nóminís oré tui jám Floríané tenes.
Nám primaévus, ádhuc sénibús docúmetá dedísti
É quibús in caélum víta párarét iter.
Ád carmén concúrre méum pedíbusqué labéntem,
Pórrigé de plácidó saepé favóre mánum.
Jéjunó sermóne quídem séd pinguía1 gésta.
Scrípsimús. Ac pélagí podére gútta flúit.
Ínter grándilóquosqué millé volúminá libros
Máximá cum téneás, et brévióra lége.
Náturaéque módo quám rerúm edídit áuctor:
Cóncordént studíis célsa vél imá tuis
Qué genúit týgres, quaéque nútrit térra léones
Fórmasqué; apíbus praébuít ipsá suum.
Etsi réspicías díspensét ut ó iá rector.
(543 /quingentésimus quadragésimus tértius/ annus)
Вступление из творений Дона Аратора':
Коль по царски в час досуга раньше расцветающий,
Имя молви, Флориáн, своё древнейшее.
Всё ты молод до сих пор; по записям хранимым в древность
О, чья жизнь, как ход, на небе освещается.
Люд, явись на песнь мою трудом изнемождённый,
То во блáго протянú ты чаще просто руку.
Голодавшим за стих чтоб дал сытый приношенье
Пишем мы. Стучи к сильнéйшей буре моря, капля.
Средь высокопарных тысяч свитков книг написанных
Больше всех тенéйских, но прочти и то, что просто.
За природным даром, коим свет творил Создатель:
Мир же высшим рвеньям с тем, что изнутрú твоё,
Что рождало тигров, чем Земля и львов накормит,
И взрастит; коль áписов' рождала собственных.
Вот оглянешься, вела тогда то ль чайка кóрмчая.
(543 год)
_____________________
1gue — [гве]
Средь забвений река
Светившим в тёмные века
«Μυστηρίων ξένος ορώ και παράδοξον»—
[«Мистúрион ксéнос орó кэ парáдзоксон»]
«Я таинство чуждое зрил и неимоверное»
Во времени Страшных, когда в Риме' мёртв закон,
Дона Арáтора' слово зажглось сокровенное.
Ругайте его, классицизма историки,
«De áctibus apostolórum»
[«Дэ áктибус апостолёрум»] — создáтеля
«Апóстольского деяния» на риторике —
У вáрвара, что вóлка ýха ласкáтеля.
Эннóдия' ритор, душóю в Вергилии',
Знав и Амврóсия', послом в Византии' жил
Из библии óбразы клал в слог идиллии,
Слыв как предтéча ослепляющих разум сил.
К герóикам греков?! — К закатам в безумии
Лукрéция Кáра' грех с ересью гения.
Античные Мýзы' — засохшие мумии,
Чаруют их лишь у святейших видéния.
А гасшие звёзды ведь уж не Горáцием',
К подобиям Константинóполя' рвением
Умели, ведя к христианским овациям,
Душителей желчных унять песнопéнием.
По óбразам наивсевышней Вселенною
Меняется иск, неусмиримая силища
К спасенью с надеждою всепроникновéнною,
Чем мы у вер умá аль безумья кормилища.
России дичать у похожей трагедии,
Своих свет поэтов предáвшей забвению,
Уж забывшей и о византийском наследии
Да о греко-римских грехáх к вразумéнию:
Ей Нóнна Понаполитáнского' панцири
У истин закроют в двояком воззвании
Уродство сказочно в тюрьме-дворце-карцере,
О, нищих клад во вселéнском признании.
О мрак, что есть свет, Земля, о шар-загон,
Для нас, людей, всякое тут совершенное,
Византии' в веке восьмом, где вся жизнь, как сон,
Маюмский Косьмá' в люд сказал многомéрное
Светившим в тёмные века:
«Μυστηρίων ξένος ορώ και παράδοξον»—
[«Мистúрион ксéнос орó кэ парáдзоксон»]
«Я таинство чуждое зрил и неимоверное».
Про страну византийскую, про человечнейшую поэтессу Кассию'
Ты, Византия', с дарств, — наслéдница греко-латинского мира,—
Освещаешься радугой из стихов христианских поэтов,
Стрóками Андрея Критского', Студúта' с Никифором', Феодóсия Диáкона',
Юстиниáнское' градостроительство воспевала векáм лира
Непокорностью мраку, войск величьем, в слог куплетов
Античности, о чём в руинах Рима' разорённого Европа плакала.
Геркулéс гигантский терпимостью у врат храма святой Софúи
Не символичен в единстве христиан да творцов Эллáды.
«Славьте Эпикýра' с Аристóтелем', чья мудрость уж в Константинóполе'»...
В гимнах ярчáйших! — так Иоáн Геомéтр' пел про святые
Дела и места, он сравнил с древностью дух Царегрáда*,
Перед чьей красотой с помпезностью лишь очáми латиняне хлопали.
Родóсский Константин' писал о семи чудесáх света1 —
От всего сердца — в Святоапóстольском райском храме.
Весь в куполах каменный дворец, внутри ж из цветных мозáик иконы.
О Греческий Рим! Не кануть никогда тебе над сном в Лéту,
Памятью — злáтом светишься в многогранной гамме
Строк поэтических — за разбитой крестоносцами статуей для богини Юнóны'.
Императора дворец, тронного зала мозаичные фрески,
Пол мраморный, где бассейны с брызгами фонтанов из античных стáтуй,
Златóй, хвостом бьющий лев у взором неоценимого престола кéсаря'.
От зóлотом окаймлённых стен и потолков — фáкелов óтблески,
Каменные колонны вокруг, о рай на Земле, глаз Христа рáдуй,
Когда сенáт поднимается к василéвсу' паденьем ниц его чéствовать.
На ноги знатный люд встал, вдруг вознёсся трон на сорок локтей,
Как пировать, середина свободна, вот бегут акробáты,
Зовущие под кифар мýзыку игрой цирковой, с красками свет к застолью.
Царя жесты, пятнадцатилéтнего копирует лес гостéй.
Тут оркестр, танцы да роскошь, только так ангелы неба богаты,
Юнца прославляя. Сливается он сам с помáзанников Гóспода ролью.
Василéвсу скýчна жизнь óтрока, ищет он от Бога пáру,
«Красивейшей» на яблоке надписáть, как Парис' ей, Афродите',
Жáждется цéзарю', забыл он по-детски о коварстве богини мéсти.
Дерзнýть, как песнь эллинскую, плач христианский под кифáру
То, как не Феофил' повелéл: «В храм святóго Стефáна пригласите
Со всей Ромéйской империи самых прекрасных девушек василéвской честью».
Воззвал мысль в высь безбрежную дух ослеплённый гостей дарами,
Гордится византийская знать под куполáми храма цветнóго
Петь канон православья, средь дев приглашённых избрать, введя в императрицы,
Царю под стать, бездонной души, красотóй вселенской очами,
С изысканной блáгостностью ту! Любить! Родить ей сына такого,
Чтоб Царьгрáд' удостоился взять, будто у Гéлиоса' свет возницы.
Как уточки вдоль óзера, на мозаичном полу в узóрах
Красотки разодетые пред василéвсом' проплыли по кругу,
Среди них одна, как лебедем, стáном, Кáссия', чей лик, в даль глаза да волос
Вдруг весь сенат окрылили, к солнцу устремляя в христианских взорах,
Казалось, что цветы, всем незримые, тянутся на её руку.
«И её василéвс призовёт!» — цвёл хорал церкви, превратившись в ангелов голос.
Ведь Кáссия — поэзия, наичистéйших кровéй Афина!
Хотелось ослепляющей, чтобы народ, как в эпоху Перикла',
При ней восходил и на Олимп с Феофилом', любимым супругой до гроба.
Бог будто внял, ей яблоко дав, кéсарь молвил: «Всех стран картина
Даёт нам, укоряюще, право спросить, лгать любовь не привыкла,
Но смерть несёт она, желал бы знать: «От женщины ль внутрь спрятанная злоба?»»
Зря гения востóрженность непостижимая пустилась в спóры,
Что «Да», но больше «Нет», ведь от слабых любовь и дитя рожденье,
И не только грех Евы, живёт в них сам цветок божий, но юнца тем оскорбила.
Он грозно отнял яблоко! То же спросил у Феодóры'.
Мол, как могла ты, женщина, спорить?! Царя не принять сужденье!
С ним согласна в сердцáх Феодора, повенчали тут же её и Феофила.
Он, глупый василéвс' жестокий, иконобóрец последний в царствах,
Был просто дарóв её недостоин, вéщий отказ, как спасенье,
Ей, Кáссии, рождённой для волн поэзии, будто проóбраз чувств любви Петрáрки'
Лет тóмных за пятьсот: к молитве в монастырé, ей, Сапфó' не в дарствах
Брызг моря, не к свободной солнцу Эллáде, в кéлье терпеть смиренье
Буйств с плáменем — напоминающих чудом античных наследий подарки.
Как искренне она стрóфами заступается перед Богом
За падшую блудницу кáющуюся! Пой, душа, неразрывно
В ней мýзыкой-природой к любви воззваньем протест чинно скрытой невéжде.
И в «Канóне не для усóпших» пред святым порогом
У Страшного Судá за каждую дýшу и за зверéй, птиц — дивно
Стих сказочно взывает Творца под звóном трубящих о прощеньях в надежде.
* * *
Хочу смотреть на классиков без штампов и без масок,
За древним слогом — образы из модернистских красок,
В сияньи культов прежних мод вкус у сознанья вязок:
Узрéть в поэтах давних лет зажженье вéщих сказок.
Разум цветений придуманных сердцем иллюзий взмолился: «О, не убей!
Жаждой защиты от новых у прежних светлейших творцов, власть, силой когтéй».
Софóкл' сказал: «В невéденьи мы о грядущем строго».
Ведь завтра тот, кто изгнан вон, на трон взойдёт от Бога.
Судьба царит над временем, куда ведёт дорóга —
Не знать велит, коль взгляд в грёзы — не только дар пророка.
__________________
1 Здесь «О семи чудесах света» — о семи чудесах Константинополя.
Publius Vergilius Maro
Ex epos "Georgica" Octaviano:
Dí patrij,\\índi\\gétes,et \\Rómule \\Véstaque\\ máter,
Quáe Tus\\cúm Tiberim[Tiber] \\ét Ro\\mána Pa\\látia \\sérvas,
Húnc sal\\tém ever\\só juve\\ném suc\\cúrrere \\sáeclo
Né prohi\\béte! Sa\\tís jam\\prídem\\ sánguine \\nóstro
Láome\\dónte\\áe lui\\mús per\\júria \\Trójae;
Jámpri\\dém no\\bís cae\\lí te \\régia, \\Cáesar,
Ínvidet,\\ átque[atk] homi\\núm queri\\túr cu\\ráre tri\\úmphos;
Quíppe[kwip] ubi \\fás ver\\súm atque ne[s atkwene] \\fás: tot \\ bélla per\\órbem,
Tám mul\\táe scele\\rúm fa\\cíes, non \\úllus a\\rátro
Dígnus ho\\nós, squa\\lént ab\\dúctis \\árva co\\lónis
Ét cur\\váe rigi\\dúm fal\\cés con\\flántur in\\ énsem.
Hiínc movet \\Éuphra\\tés, il\\línc Ger\\mánia \\béllum;
Víci\\náe, rup\\tís in\\tér se\\ légibus,\\úrbes
Árma fe\\rúnt; sae\\vít to\\tó Mars\\ ímpius \\órbe:
Út, cum \\cárceri\\bús se\\se éffu[z éfu]]\\dére quad\\rígae,
Áddunt\\ ín spati\\a ét[spati\\ét] frus\\trá reti\\nácula \\téndens
Fértur e\\quís au\\ríga neque[nek]\\ áudit\\ cúrrus ha\\bénas.1
(Ex líber prímus de ánno 37/trigémo séptimo/ ab ánnum 36/
trigésimum séxtum/ vérsum ánte Chrístum Nátum)
Публий Вергийлий Марон'
Из эпоса "Георгики"' Октавиану'
Родинам двум к молитве, Рóмула с Вéстой чти, матерь,
Глаз, Этрýсский Тибр зришь с холма Палáтинского' гордо,
Юным перевернуть мир, чтоб бросить в лúки столетьям,
Не отрицайте! Довольно нынче крóвь лить зря нашу,
Пал ведь Лаомедóнт', как клятвопрестýпный вождь Трóи',
Против небес, навек придú к нам, о Цезарь,
Сглáзит, знать, ропот плебéев перед сенáторами' триýмф твой;
Власть у стихá слабá, нечистá, где вóйны да вдóвы,
Совершил злодейств сколько сын приёмный не на поле,
Честь из наград, как сохнут пашни, без земледéльцев,
Серп тяжёлый, кривой, в меч вéщий вдруг превращённый.
Движет Евфрáтом всё, что на боях у гермáнцев;
Знай, сосед, закóн наш — бесправные в градах,
Прáвят войскá; Марс взвоет люто' сúротам жалким:
Мчавшим к свету квадрúги бесполезно из тюрем,
Тайно вновь торжествует запрягавший над властью у лгущих,
Средь вознúц слепнут в бéге, ведь розг не чуют кóни!
(Из первой книги: с 37го по 36 ой год до Рождества Христова)
* * *
В древность предвидевший бéды то пишет, но вóвсе не я.
За все ошибки республика платит её сжирающей короне огня,
В самодержавье идёт без рассудка из-за отчáянья, культ в память гоня,
Кровью у деспотов алчность готова над ней расправой насытить, гния,
Жажду приблизиться к звёздам — проклятью избранного толпóй на трон в свете дня.
Струсит сенат, разбежится от патриотов, носителей хрупких свобод,
Волей рабов с гладиаторами спасителям Рима', не знавшим народ,
Внёс Цицерóн' акт признаний дел самодержца да престол низвергших господ,
Стоит сторонникам Цéзаря' дерзость молвить, сенату — фатальный исход.
Памяти Цезаря, после убийства1 зря Цицерон в солдатнé дал прочесть
К краху республики — завещанье цезариáнское, творил Брýту' месть,
Власть оскверняющему чернь купившего, что забыть заставил: «Царь кто есть!»
Смертью, побóями с уничижéньями насаждай, Гай', вселенски лесть.
Плебс же сестéрциев триста, писалось там, лишь царя восхвалив, мог получить,
С ними сады, дар от Рима, божественным именуя Гáя, брав неба нить
Слов из веков, видно, чуял коварнейший, как скакáла смерть к нему во всю прыть,
Мудро предвидел последствия Юлий: он знал, чем чéрни лихо глаз ослепить.
Труп уж на Фóруме в греческом культе, обожествляя личность, с жертвой сожгли,
Мáрия' внук, Герофил', призывал там чернь к отмщенью, что казалась вдали
От управления городом, восстáла, словно прежде за Спартакá от земли
Чёрной по-дьявольски, тёмные годы не замечаемой под солнцем в пыли.
Республиканцы бежали от черни: так исчезали то Брут, то Цицерон,
Цезариáнцы воззвали к сенату: «К дéмону плéбса бунт зрел со всех сторон!».
За самодержца, но не за тирáна дóблестно вышел бы каждый легион,
Но за призыв к тирании и сам уже Герофил на казнь свыше обречён.
Из Октáвия, Антóния и Лепида2 в столице Второй триумвират',
Чьи повеленья всесильны, не может сопротивляться уж трéснувший сенат?
Нáчались в Риме репрессии: все друг друга продать за мелочь норовят,
Вот Цицерон обезглавлен, да в Рим его головá привезена для наград.
Августом цáрственным через пятнадцать лет3 по наследию будь, Октавиан,
Ибо народ захотел жить в бесправьи, пéстуя самообман.
Нынче российские гóловы, с плеч слететь чтоб, падут к палачý ниц: «Правь, тиран,
Новый наш вождь всех времён да народов в крах холóпских страх стран».
——————————
1 44 год до новой эры; 2 Второй триумвират *; 3 29 год до новой эры.
[úлеос, úлеос, úлеос
гхену имúн о пáнтон анэхóменос
кэ пáнтас экдзехóменос. ]
Благостный, благостный, благостный,
будь ты уж и нам, всяким, всевзирающим
и каждых принимающим.
(Ромáн Сладкопéвец')
(середина VI cтолетья от Рождества Христова)
На закате эпохи
Град Константина', богатств клад, дней семь крестоносцы кромсали,
Глуп император-предатель в бегáх, долг вернут, принц в опале!
Фóрумам трём Византии' из стáтуй — не быть! В идеале
Тёмной Европы смотрелись те, как грех с папско-римской морали.
Там золотые скульптуры на части рубили сначала,
В храмах полотна икóн сдирал нож, но глазáм было мало,
С площади каждой и башен, вонзя в умы змеи жало,
Их драгоценности варварски чернь для себя воровала.
Сто пятьдесят лет владели войска латинян Царегрáдом',
Восемь веков неподступным с жарким предсмертным распадом!
Но мусульмане из страха пред Ним звать Царьград стали адом,
В веке пятнадцатом в ночь надругались над крéстным обрядом.
В бывшей древнéйшей державе от дрязг да интриг царедвóрцев
Смотрят теперь минареты в акрополь времён чудотворцев...
Греки, сирийцы и áфры «За» иль «Против» иконобóрцев?
Вера арабская тех не страшит, как Россию месть горцев.
Третьего Рима в Кремле власть горит к Византии' спуститься!
Знать, коль Третьяковых дары в безвластьи, к нам войн колесница
Мчится, как турки в Стамбул, не китайских Ичкерий столица
Нынче Москва! Русь, проснись, возрожденьям темница
И нищета ты светил, чей восход аль закат? И небылица —
Рабской Эллáде град вселенский вернуть... Ведь искрится
Память под страхом с надеждой людской на счастливые лица
В Райской России, куда, как в Эдéм, русский сердцем стремится.
Позорный Антитриум по "Триумфу"
Квинта Горация Флакка
(вольный перевод «Триумфа»
с современными персонажами)
Уж хватит зéмлям русским прежних козней,
в грех град метнул гнев Бога, ведь, знать, крáсна
десница кровью, — «Ты кинь копьё в небо», —
мстит ужас в грáдах.
В ужасе люду тяжко не вернуться
к демону, монстру вновь жечь нас за ропот,
жалких культ Ленина у быдла манит высью
зрить власть с вершин гор,
рыбою народа массы липнут к силе —
знак, и, что трон вождя был голубиным,
а властью страха чтоб, вспрыгнув, умчаться
по стéпи ланью.
Увидим реку Москву мы, брег правый –
кремлёвский, теченью мятежной волей,
плыть по грязи к монументам царским
за новым храмом.
К крóви лжепатриоты призывают,
слышим клич мщенья; блудных берег левый,
ты — лишь обманы, идол твой против.
То — два супруга!
Средь гражданских войн рёв металла слышен:
насильно в Грозном буйство усмирили?
Осознанье бойни молодцев, как жертву,
не многим в горечь.
Чем мóлят Бога при-смерти народы
о сильной власти? Просьбой: «Мы устали,
простые люди, хватит нам в муке слушать
о правде сказки?»
Кто ждут во искупленье счастья — козней
идейных, тебя искренне возвысят:
тучи на дýши враз одеть заставят,
культа звёзд поклонник,
Если ты верен, твой избранник жалок,
ворон зло только кружится над добычей,
коль ты б засеял семя, то потомок
пред тобой дрожал бы
вечно; очень долго игр свобода длится
мор, и, как помощь потёртым каскам,
острый нож диких окроплён свежей кровью,
вражья дружба!
Мир.., молодой зверь-диктатор, иди жечь,
тучи не крылья, о, без счёта казни,
сын красных власти, выжить спосóбной,
пáртии мститель.
...Об адамáнтовых учили гранях,
о стенах из огня, о кривизне
пространства: тот незнаемый предел,
что отделяет ум земной от Бога,
есть наше невниманье. Когда б
нам захотелось всей волею — тотчас
открылось бы, как близок Бог...
(Поэт Сергей Сергеевич Авéринцев'. Из его «Духовных стихов» 21 ноября 1998 года)
Сонет академику Сергею Сергеевичу Аверинцеву
Живому классику пишу, он окрылил мой дух,
В моих ничтóжнейших стихах, с кем столь не близкий я.
Прочесть по-новому писанья византийские
Вулкан с космическим умом свет нёс1 на русский слух.
Двадцатый век в лесу потерь был к Царегрáду' глух
Без мудрых книг его про жизни кесарийские.
Наследья, возродитесь в высшем иске дня
Сегодняшнего, коль на них — взгляд из вчера потух.
Дар в Библиотéкаре российском Анастáсии'
Дверь отворил в жизнь непревзойдённой Кáссии'
Из строк Авéринцева в данной ипостаси... и
Страшусь не так воспеть я восхищения
Им, академиком в поэте с мозгом гения,
Русь, отразит чей мир в векáх большой поэт в строфé, не я.
«Si, égo plus quam féci fácere non póssum»
«Víta moriórum in memória vivórum est»
«Dum spíro, scríbo: ««Lex hóminem est rex»»,
ómnes mortáles laudáre óbtant».
«Да, я сотворил больше, чем когда уже либо»,
«Жизнь мёртвых в памяти живых, как встать»,
«Пока дышу, пишу: ««Ведь людской закон — царь!»
«Всем смертным хочется жить хвалимыми».
«Бойтесь своей мечты, она сбывается порой»
(Сокрáт')
Как в детском сне, шёл средь заснéженных волшебных гор,
Где ветер пыл мой вёл: в признании небо постичь.
Зрить птицей жаждал я, взлетáющим, звёздный простор.
Рад райским утром с востóрженностью к солнцу взлететь.
Я молод, принца ждёт искреннего сéрдца судьба!
(Да, в детстве-сказке доля правд из космоса есть.)
Я ровно взвился, но боль чувствую, скрежет в висках,
И в трансе быстро упасть вижу: крутится жалко мечта
Над серой крýчей из скал в ошеломлённых глазах.
И холод адский метит кинуть лишь предсмертно в дрожь.
Я на мгновенье на надежде открываю свет.
С бéздною он из-под осознанья стал на себя не похож.
И камнем я ринулся с ускореньем к смерти вниз,
Не мог там даже удержаться, где всегда я жил.
Страсть-дух сгубил восторгов óтроческих не каприз!
О люди, бойтесь вы свершения благóй мечты,
Всё может в жизни сбыться празднично, как никогда,
Но от слепящей глаз — повéрившему — красоты...
* * *
Ánte mar' \\ét ter\\rás et, \\quód tegit \\ómnia, \\cáelum
únus e\\rát to\\tó na\\túrae \\vúltus in \\órbe,
quém di\\xére Cha\\ós, rudis \\índi\\géstaque \\móles,
néc quic\\quám nisi \\póndus i\\nérs con\\géstaqu' e\\ódem
nón bene \\júncta\\rúm dis\\córdia \\sémina \\rérum.
Núllus ad\\húc mun\\dó prae\\bébat \\lúmina \\Títan,
néc nova \\créscen\\dó repa\\rábat \\córnua1 \\Phóebe,
néc cir\\cúmfu\\só pen\\débat in \\áëre \\téllus
pónderi\\bús lib\\ráta su\\ís, nec \\brácchia \\lóngo
márgine \\térra\\rúm por\\réxerat \\Ámphit\\ríte:
Quáque fu\\ít tellus, \\íllic et \\póntus et \\áër.
Síc erat \\ínstabi\\lís tel\\lús, in\\nábilis \\únda,
lúcis e\\géns a\\ér. Nul\\lí sua \\fórma ma\\nébat,
ábsta\\bátqu' ali\\ís ali\\úd, quia \\córpor' in \\úno
frígida \\púgna\\bát cali\\dís, hu\\méntia \\síctis,
mólia \\cúm du\\rís, sine \\pónder' ha\\béntia \\ póndus.
(Chaos ex «Metamórphoseón» Ovídii)
* * *
До моря, суш и земель, до всего, небеса чем движет,
знать, был тогда у природы лик один лишь в круге.
От Хáоса царство из скал в беспорядке, где грубость;
не сжатость громом грузно враз накопилась, как нечто,
не добро семя вещей всех из разладов рождалось.
До тех пор мир хмуро озарялся не Титáном',
не вновь растущим к созданию лун рогом-Фéбом',
не как шар, чахло в пространстве над миром единство
грузностью своей с горизонтом, не рукой могучей
грани Земли не вписала когда Амфитрúта',
где отступить тверди, там воздуху взмыть и всплыть водам.
Бой в нестабильности, чтоб взойти тверди, к волненью и водам,
воздуху без света, что не свою форму изменят.
В царстве помех у одного другим так, как всецелостность в единстве,
всюду тепло в бой шло с холодом, как сухой всякий с мокрым,
мягкое всё с жёстким, биться гнал вес с невесомости властью.
(Хаос из «Метаморфóз'» Овúдия')
Предисловие к сонетному подсознанию-венку
Свет орáнжевый в галерéе тьмы;
В прошло-будущем, сном одновремéнны:
Разумы нутрóм, коль в Раю нетленны,
На единстве: «Мы»,
Всей Вселенной цивилизаций страны
В мыслях космосом цельной зрит душа,
Из светящихся дум нам, не спеша,
Звёзды слились в храмы.
Огненно звучáт тóки всех симфоний,
Грешных и тогда дар уносит ад?
Я не человек уж в лесý гармоний.
Люд — гул какофóний,
Из других планет шанс — очиститься,
Коль душе Земля — спад, бессмыслица.
1
Что ненужен мир мой, пóнял, уходя,
«А прорóком Земли я чтоб был плохим!»—
«Fálsus útinám ut térrae vátes sim!»—[«Фáльсус утинáм ут тéррай вáтес сúм»]
В зимний плач дождя.
Здесь замёрз не я, жёлтый луч, кружа?
В разных к истине плóскостях летим.
На идеях жертв заиграй свой гимн,
Время без грошá.
Шлёт скромный свет к зéмлям вечных мест
«Есть в простых словáх правда!» — древний крест, —
«Veritátis símplex óratío ést!» — [«Веритáтис сúмплекс óратúо эст»]
Разность чувств поймёт,
Крутит, как игрý, сон-водоворот.
Не один пройду рéку смерти вброд.
2
Не один пройду рéку смерти вброд.
По враждé у вер, скрытный адский дух.
Защитит женý муж: одно из двух.
Тянет к вóйнам сброд.
Трёх мерил один для людей восход.
Ведь «Букóлик» ' стих, как словáм пастух,
Знак, исток времён, смéрти вéщей слух:
Лет двух тысяч ход.
Дарство, о зигзаг Хинаяны', мучь.
Мрачно пал Тибéт, мхом в ветрáх порос,
А, пещеры скал, откровений луч
В сталактитах слёз.
О Нирвáны' зов на руинах круч.
Сердцу вóрох снов груз в Сансáру' нёс?
3
Сердцу ворох снов груз в Сансару нёс...
Рáдуги цветов, третий глаз, пожар,
Сном скройте ума, как пьём мёд-нектар
С дикостей Рок-звёзд.
В скрéжете у зла — мыслью в Землю врос
Грех божеств, ядрó, в магме плáзмы пар,
Спóра кончит цикл в перемен разгар
Бо-г, Аллах, Христос,
Будды Шáмбалы' — чистка Страшный суд.
Рабства культов, злость серо люд растил.
За грехи воздаст! В Боге те спадут,
Встанут из могил
Догмы их вершин, как загнивший труп,
Чтоб не дать взлететь ввысь, на зов светил.
4
Чтоб не дать взлететь ввысь, на зов светил,
Веры вторят, что Бог грéшников низвéрг,
Нам Бетхóвен путь в космос подарил
В Просвещенья век.
Музыка небéс вне земных мерил,
Духом красоты одержал он верх,
Если б масс болван вечности б не мстил,
Ад бы, Рок померк!
Дульсинея, ты — вечное кольцо,
Дон Кихота миф! Тот к преддверью лишь
В целый мир! О жизнь, жертвы то лицó
Знай, а глас услышь!
Антиразума бьётся жизнь-яйцо,
Но иглá падёт в кров одной из ниш.
5
Но игла падёт в кров одной из ниш.
Стен глазами — иск, шлёт из выгод сила,
Ею правит, в чём прáзднично скрутила.
В ночь ты что молчишь,
Лик глупцá? Назад юность возвратишь?
Смерть любви мой дух в дýрня превратила.
Песня никому! Чувств души могила —
Со злат дéвки, мы ж,
Юноши-слепцы, верим в блажь-мечту!
Возраст нежный мне! Десять лет лишь сжечь?
То девиц сведýт старцы в пустотý
«При пожатьи плеч»1.
Я голодных снов мыслей жру бурдý
Жизнь, хочу, назад ты чтоб стала течь.
6
Жизнь, хочу, назад ты чтоб стала течь.
Пусть матéрия как бессмыслица,
Где и не взлететь, чтоб не крыситься
На абстрактность — речь.
Я поднял потóк, из искр мыслей хáос.
Тайны высших душ к возвращенью свистом
Мне закрыли в смерть óкна искренне
В жизнь, на пáузу.
Стáями тенéй прáво выбора,
За бессмысленность форм времён арены
Сердце волю снов выиграло,
Раздувая вены.
Дéвочка тогдá пáльцем тыкала:
В звёзд небéс фонарь, глаз легéнд Сирéны.
7
В звёзд небéс фонарь, глаз легéнд Сирéны?
Колесо времён ставит опыты:
Знают ли урок жизни — манекены,
Биорóботы.
Чёрно-белых душ жмётся скóпище
На разбóрке жертв в пятипалых гáдах,
Норм конфликты — жизнь чудовища
Прáво-виноватых.
Миллиардами под свист в дýдочку
Бились каждый век зверски в стéну лбом,
Вместо мыслей зря лéпят дурочку
В вéрах древних сном.
Догм ты, люд, улóв не на ýдочку?
Образ выдумав, стал его рабом.
8
Образ выдумав, стал его рабом.
А винт-лестница тянет к чердаку,
Только в даль мой взгляд на руку врагу.
Коль планета — дом.
Инопланетян я — на упыт тля,
Лезу к блёсткам на каждом уж шагэ:
В гравитации, и как раб, бегу;
Но взлечу, Земля!
Чердакб, где дверь, я пусть не достиг!
Тучи уж и над крышей не висят.
Биоток увёл злобных бурь заряд.
Синий божий лик.
Я, взлетающий, знай, он жжёт хотя.
Ненужен мир мой, понял, уходя...
Ушедшему в 35и летнем возрасте к космосу,
к Музам Эльдбру Кайдaни
Поэт-историк жаждал жить, но знал, что умирал.
В сознаньи в свой предсмертный час сказал: «Я умираю».
Он был спокоен, глядя внутрь миров, в звёзд идеал.
Смеясь, он жил! Вот миг... дух мчится через трансы к раю.
Крушa богатый миром мозг — шквал, из бездн океан,
Чьё мужество — бесценный шар для ангелов Вселенной,
Не душу, только тело, рак бессильно взял в капкан.
Спасеньем смерть за ним вошла — покинуть мир, прах тленный.
Он необычный, как и всякий, кто перешагнул
Шкалу из рабства созданной реaли в отраженьи,
Трёхмeрность правил, что лишь жаждет прежних культов гул,
Проклятье серых будней на всепризнанном скольжeньи.
Ему земные склоки — просто пыль, тот вихрь уснyл
В стихe-раздумьи неба чистоты во всепрощеньи.
* * *
В человечестве мир отношений
обречён на провал,
как пока не увядший и ещё не жёлтый
лист на распутьи
души и зверского мира,
где счастье — нимф лира.
«Ensiémplo de quándo1 la tiérra bramáva
«Assý ffué que la tiérra començó a bramár:
» Estáva tan fyncháda que quería quebrár,
» A cuántos lo oýan2 podía mal espantár
» Cómo duéña en párto començós a cuytár.
» La génte, que bramídos a tan grándes oýa,
» Coydávan3 éra preñáda: atánto se dolía:
» Penssavan que gran sierpe o béstia pariría,
» Que a tódo el múndo conbrí e estragaría...» ».
(España, el siglo XIV)
(Johán Ruýs, arcipreste de Hita)
«Пример, когда вся земля клокотала
«Зрить пришлось мне, как земля прънялась клокотать,
» Влюблённая в себя, с желаньем всё разрушать,
» Лишь того, кто гул слышал, она могла напугать,
» Как хозяйка рода злых начал, в ведьме не мать,
» И люди, что угрозу преиспóдней слыхáли,
» Считали: с болью безмерной содрогнулись дáли,
» Казалось, что змею, аль бестию они рожали,
»Что закроет весь мир зло это, как в самом начале. »
(Испания, XIV век)
(Хоáн Руúс, архиепúскоп úтский)
__________________
1/kvаndo/qu-/kv/ [кв]
2/oуan/oy-/oi/ [ои]
3/koidаvan/-/oi/ [ои]
«Остановите Землю, и я сойду»
(Шопенгáуэр')
(Впечатление от фильма Андрея Тарковского' «Ностальгия»)
Остановите Землю, и ... И я сойду!
Я спасу вас! На мне ставите вы многозначительный крест,
Остановите Землю! Ведь я себя сожгу! Я сойду на её полном ходу.
Я не прошёл со свечой через бассейн. Это мой прощальный протест.
Я убеждаюсь в дыханьи безвременья который раз,
Что сегодняшний день — враг реальностям всех нереальных идей,
Тех идей, что всегда задним числом выжимают из нас
Под предлогом скрытых идиотами дней.
И так мы, решая ряд важнейших мировых проблем,
Преодолеваем вымышленные препятствия на нашем пути,
Как ни странно, эта мысль понятна абсолютно всем,
Кому не надо нóшу на горбу нести.
Мы кричим: «Землю ведёт грандиозный прогресс»,
Не осознавая, что прогресс отношений Ещё, а может, Уже двулик,
Когда теряем к свéтлой жизни живой интерес,
С годами начинаем считать, что зашли в тупик.
Вот так, почти не двигаясь с мéста, буксует Земля.
Так остановите её на мгновенье. Ностальгия,.. и я сойду!
Для чего и зачем мне последние силы тратить зря?
Для чего накликать на вас и на себя бедý?
Ведь в этой абстрактно зеркальной беде
Будет невинно в массе жить и моя винá.
Нет, лучше я пойду по другому, придуманному мной пути.
Вне Земли я умру, но такая смерть мне не страшнá,
Мне страшнéе в нóгу со всем миром идти.
Остановите Землю и я сойду...
Путь избранным
В касте, призвано из древа, поражает мир вокруг,
Манит внутренним воззваньем да талантом: «О, мой друг!».
В подсознаниях хватает взглядом, то в пожатьях рук
Он, как царь, в друзей вселяет потерять себя испуг.
К фараонам те потомки у рабов от тьмы колен.
Побеждая, разделяет брат друзей для перемен.
У людей, где нет той власти, нрав берёт доверье в плен,
Чем любовь к себе вжигает в сердце голосом сирен.
Личность он красиво душит, в уши льёт слепую сласть,
За глаза толпу толкая показать у тигра пасть.
Зависть к пустоте он будит, в пустоту чтоб не упасть,
Сам он словно в состраданьях тщетно прячет беса страсть.
У актёров да поэтов он расправил свой шатёр,
Кто не данной касты отпрыск, тому он разжёг костёр
Для сожжения надежды, желчно — каверзник хитёр,
Многим избранным за Музу' крылья-культы распростёр.
Меж звёзд двух: Лопе де Вéги' и Сервáнтеса — стена.
Лопе касту деспот принял, жизнь Сервантеса — война.
Ночь душéний Саавéдры на иные времена —
До восхода не успела удержать творца у дна.
В чёрной магии он топит и меня, заткнувши рот,
В сплетнях с хóхотом вампира, на меня повёл народ,
А не даст сказать ни слова: языки да стих не в счёт,
Недостоин спеть с элитой я, творец своих невзгод.
Важен, мол, теперь Овидий, как зонт рыбе во прудý,
Зря Сервантеса коснулся я себе лишь на беду.
Из галáктик у Вселенной, жертвами в земном аду
Здесь, знать, иль в потусторóннем свете я ему ищу узду.
Солнце Гéлиоса', к нóчи Землю погрузи во тьму,
Инквизитор и Джордáно' к идеалу одному
Рвутся из несовершéнства, я же, смертный, не пойму,
Как в дракона обращусь я, вожжи брать мне ни к чему.
Горе нынешнего Иерусалима
Слыл он символом у евреев тридцать
В странствиях веков, в вечности молиться,
Чтоб как с древности ныне воплотиться
Теперь не небылице.
Древняя стена нам напомнит горе
Изгнанных страдать далеко за море
Иудеев в неистовом позоре,
Скорбит без слов в укоре:
Не понять слепцам, что страна их стала,
Как в года Шломó! Шесть лучей зерцало
Мудрого народа, чья судьба взалкала
Всю горечь идеала.
Дар Израиль — лик — Иерусалима,
Иудейским став, несоизмеримо,
Как град не один, с крыльев Серафима
У нас в сердцах любимо
Должен засверкать, ни как мрак в помоях,
Словно край чужой в ненавистных строях,
Где, как уберут, сразу срут в героях,
То не рабы ль в изгоях?
Пусть, где чтут Танáх, гаже чем повсюду?!
Как смрад объяснить помнящим Иуду?!
Под бэйт-кнéссетом на отбросов груду
Смотреть, не веря чуду?!
Три круга перевоплощений сквозь измерения
Жизнь цéльна у неоргáник до огнéй звёзд без конца
В метагалактиках сверхразумных творений отца,
Разума всех ответвлений вне вер земного глупца,
С антиразýмностью зло — в статичности мрак без лицá.
Лишь роком кáрмы даётся избранным власть над Землёй,
То деньги с ними бушуют призрачно в холод да в зной,
Чьи жертвы — дýши, как тени, связанные не петлёй,
От царствий кто не ослепнет, а кто вольёт в сердце гной,
Но кто-то гибнет в таланте Мóцартом, знать, почему?
Ведь горе с желчью Сальéри — посланы с Чрева ему,
С праздника более страшным: свéргнутого в жизнь-тюрьму,
Чтоб не иметь, а к безумству жаждать: «Сквозь ад отниму!»
Три круга в нас, и вот Первый: мáтери Чрево страстéй,
Где нужно время и форму ещё заслужить у ней,
Чтоб эмбриóном пройти все фазы в игре из людéй
И быть творцом аль царём, не тенью — с одним из путей.
На выбор дан круг Второй: состариться и умереть,
А в Третий мир окунуться вечностью Разума ведь,
Где в Абсолюте единство — культом не пойманных в сеть,
Чтоб развиваться безгрешным без догм повéрий впредь.
Еx «Metamórphoseón» Phaethón
Út ve\\ró sum\\mó des\\péxit ab\\ áethere \\térras
ínfe\\líx Phae\\tón peni\\tús peni\\túsque ja\\céntes,
pálluit1 \\ét subi\\tó genua \\íntremu\\ére ti\\móre,
súntque ocu[súntkw-oku\\lís teneb\\ráe per \\tántum \\lúmen ob\\órtae,
ét jam\\ mállet e\\quós nun\\quám teti\\gísse pa\\térnos...
Quíd faci\\át? Mul\\túm cae\\lí post \\térga re\\líctum,
ánte ocu[ant-oku]\\lós plus \\ést. Ani\\mó me\\rítur ut\\rúmque,
ét modo,\\ quós il\\lí fa\\túm con\\tíngere \\nón est,
próspicit\\ ócca\\sús, in\\térdum \\réspicit \\órtus,
quídque agat[kwídkw-agat]\\ ígna\\rús stupet,\\ ét nec\\ fréna re\\míttit,
néc reti\\nére va\\lét, nec \\nómina \\nóvit e\\quórum.
Spársa quoque [sparsa-kwokw]\\ ín vari\\ó pas\\sím mi\\rácula \\ cáelo —
vásta\\rú mque vi\\dét trepi\\dús simu\\lácra fe\\rárum.
(Ovídius)
________________
1ui — [ви]
Из «Метаморфóз '» Фаэтóнт '
Как копью с гор пасть, метнул от огнéй взор на землю,
изнутрú Фаэтонт и духовно разбился так горько,
с бледным лицом сам, от ужаса поступью дрогнул, смертный будто,
взорами шарил во мраке, свет ужасно глаз резал,
но зарёкся уж впредь коней он отцовских не трогать.
Что натворил? Неба бездны за спиной оставались,
Мир пред глазами встал. А ждёт дух награды иль мéры
силы запретной за то, что коснулся, уже смерть,
случай предвидел и, как на восток с тоской взглянет,
то, что беспечность дарит, сбúв пыл вдруг, перевернётся,
краха не предотвратить, не именем звать коня новым.
С пламенем пёстрое диво, и пестреть куда небу,
зрит вдали небосвод он, дрожа от тревоги, где звери.
(Овúдий)
* * *
Бегают люди. Смотрите, у них нет лица. Нет, оно есть, но только одно на всех. Кто-то спал с моей любимой: «Ха-ха!». Глаза. Красный фон: «Ха-ха!». Я взлетел. Я взлетел! И сразу ощутил, что в руках моих власть, что я стал полубогом. Торжествуя, я смотрел вниз. Сколько красок. ЧЕЛОВЕК, ВЫЯСНЯЮЩИЙ: ПРАВ-ВИНОВАТ, никогда не поймёт, что он не есть ЧЕЛОВЕК РАЗУМНЫЙ.
Жёлтые абажуры. И тогда придёт Мессия. Падаю вниз. Где я? Не помню. Гляньте на звёзды внутрь. Они светятся, не мерцая. Вон, одну мерцающую видите? Я её вижу глазами, затылком, лицом. Целую воздух. Звездá. Красная звезда. Постепенно она приближается. За секунды миллиардом мыслей парализует кору головного мозга. О, как я хочу покинуть — в транс — несовершенный мир отношений ... Мозг первобытный мой.
Зависимость: ПЛЮС и МИНУС, пропорциональные БОГУ и ДЬЯВОЛУ: НУКЛОНЫ, но также ЭЛЕКТРОНЫ. Электронов нет. Но есть облакá. Может быть, ВСЕЛЕННЫЕ в НЕЙТРОНЕ, как НЕЙТРОНЫ и во ВСЕЛЕННОЙ, где угол света, скорости триста тысяч километров в секунду за таким же третьим прямым углом вдруг превратится в гигантский трём нашим измерениям неприсущий нуль.
ПЛЮС. Цвета рвутся навстречу. Протягивают руки. Смешиваются. Сливаются в серо-буро-малиновый посмертный цвет.
_____________________
1 [Фаэтонт] [ т ] в конце слова по-русски читается (из Латинско-русского словаря И.Х.
Дворецкого, около 50 000 слов, Москва, издательство «Русский язык», 1976 год, стр. 763).
* * *
О Прометéй', к скале прикованный за подаренный смертным огонь,
Зевс, наказав, обрёк нрав титана' на безумную муку бессмертных,
Царь бытия в руках весь Мир держит. Океании плачут: «Не тронь
Честь олимпийцев: страх, свет с вершины, власть, силу безграничную у Первых!».
И друг, кузнец Гефéст', из чьего горна огонь он похитил с зари,
Чтоб обучать рабов днём богов тайнам, сцепил его руки и ноги,
Кто, пусть с добром, сойдя из царств, сердцем жёг под вечер звёзд культы, умри
Ночью! А поутру возродись страдать от новых вер, как их пророки.
В нас ведь Христос, Аллах, луч Ягхве да мантры Кришны — в огнях потолок —
Не к торжеству ли зол плач? А Зевс в обрядах предков, о, беспрекословность
Дух ослеплять! Кто жаждал в рай попасть, Гермéсу' подражал, знает Бог,
Жёг языком врагов, как Прометей, печень чью орёл рвал за «греховность».
* * *
Глаз космоса взывает к вере как знамéние крест-дар!
Дух-взóрванность не верит в счастье, коль помнится пожар,
Треск гóрестных чувств, тонкость всуе, как тягостный кошмар.
Я прóклятый сном грешных предков. Чей будущий удар?
Всё, молодость, взлёт канет в Лéту, величье красоты,
Льёшь чувственно ты мысли в образ с надеждой из воды,
Жизнь зáрева, лишь струйка страсти, ключ из пустоты...
Свет, мистика, да будет чудо с любовью без вражды!
Бог милует, боль душит сердце и чистит мой Астрáл,
Он рýшится, мне гасит разум за то, что оплевáл
Мне радугу грех тела, слёзы, где нежность он искал,
Что в пáмяти звёзд: сила первых грёз как свéточ-мадригáл!
______________________
1 Персонажи из мифических образов драматургии Эсхила' из пьесы «Прометей Прикованный».
РОЗА
— Ибо ты пока слишком мал, мой мотылёк,
Мне же великая любовь судьбóю суждена,
А ты до этого ещё так бесконечно далёк,
Что вся твоя любовь мне просто смешна.
Ведь меня сам человек поставит к себе на стол,
Кроме него, никто не имеет прáва мною дышать.
Ты не по зубам себе, мальчик, добычу нашёл,
Уже если ты всё хочешь знать...
Скоро настал час, когда роза навéки прогналá мотылькá;
Она будет ждать достойного кавалера хоть век.
Настолько расцветающей розы любовь глубока,
Что поймёт её только сам человек.
Вот сам человек хочет сорвать влюблённый бутон,
Да, он с достоинством розу за стебель берёт.
Роза чувствует боль, шепча: «Это он, это он ...» —...
Стебель ей и душу рвет.
Три дня и три ночи колючая розочка, полная сил,
Наслаждала ненасытно хищный человеческий дух.
Но вот её аромат с пьянящими уж чáрами остыл,
Да пламень горячий потух.
А человек, проведя с уставшим цветком третью ночь,
Повéдал, что ради забавы он розы бутон сорвал,
Вот на заре он выбросил погибшую розочку прочь,
Чтоб цветок ему рвать другие цветы не мешал.
Непостижимый рок судьбы
Я видел, как в слепой пел голос óперный, просила
Так милостыню талантом редким, ведь чья сила
Отвержена под нищетóй; мерила
Всех талантов, cроднившись с пустотóй, жизнь хоронила.
Где жалким да бездарным кáста дáрит часто слáву,
Век в разных стéпенях владеют ею не по прáву,
От высших вниз проходит к обречённым на расправу,
По жизни, как змеёй, несёт спасенье аль отраву.
В ней с неба дар не рвался вверх, душа, что с гор ручей,
От детства всё струилась до седин в ночи очéй,
Не знавших белый свет, до подаяния речей.
Я мог бы спутать с записью на плёнке голос чей.
Истоки «Утешения философией» и вечность
Град Рим', как челн с дырявым днищем,
Пятнадцать нам веков назад
В ночь гóтами позорно взят,
В крови рыдал над пепелищем.
Боэций' знал, что он стал нищим,
Как заступился за сенат,
Пред казнью всё ж творил трактат
Про ценности, что в безднах ищем, —
О философии — вне власти
Времён и перемен земных
С непостоянством в ложном счастье
У судьб людей век им больных,
Частичная фортуна в пасти
Растущих жажд щелéй сквозных
Иных желаний: áли славы,
Иль наслаждений, что плоть ждёт,
Или усталость от забавы,
Где страх того, пред кем народ,
В рабах страшащийся расправы,
В безумстве буйств царя добьёт...
Счастливый видит, что Начало —
Сил всех Предвиденье, чем Бог
Продумал всё, а каждый вздох
Ведёт к подобью, как зерцало
Его ВСЕГДА, тех благ искала
Эпоха каждая, ум сох,
Всегда неся переполох,
От недопониманья стало б.
К небес Всевышнему познанью,
Хоть даже через адский путь,
Сквозь ощущенья рвётся каждый,
Грех, в крах наказанный однажды,
Чтобы постигнуть Бога суть,
Шлёт также боль в судьбе к исканью.
Venátio Fortunátus
Epitáphiu servilóris presbýtori
Quiámvis lónga díes brévis hic et hóspita lúx est;
Sóla támen néscit víta béata móri.
Hóc igítur túmulo Servílio cláusus habétur,
Nóbilis et mérito nobilíore pótens.
Ípse palatínam réxit moderátius áulam
Commíssaeque dómus créscere fécit ópes,
Présbyter índe sácer mánsit venerábilis úrbi
Servítioque Déi líbera víta fúit
Órfanus hic pátrem víduae2 solácia3 déflent
Únde mágis caélis gáudia véra ténet.
Bенáнций Фортунáт'
Эпитáфии наиблажéннейшему пресвитеру
Коль длинней бы день был, краток да изменчив чей свет;
Ибо равнодушна жизнь святейшего к смерти.
Сам наиблаженнейший в могиле был здесь похоронен,
Знатен от рождения с целомудренной властью.
Замком — управлял — принца при дворе с умом он,
Возвысить заставил дóма его — влиянья.
Пастырем стал святейшим, граду сохранил он почтенье
И в божьем послушаньи живший свободной жизнью.
Плач здесь у отцов, сирóт, вдов об их кормильце,
Знать, он свыше неба благо правдой держит.
(Вторая половина VI столетья)
___________________
1 2 ui — [ви] 3 ii — [ий]
* * *
К проклятью в пытке ощущался смрад,
В шестом столетьи казнью Рим' объят,
От лангобардских мечей, оставив ад,
Чужим ушёл Венáнций Фортунáт'.
Коль жгли пожары у бродяг былых эпох
Закат поэтов, где последний вздох
Издаст носитель готско-римских крох,
У Муз' искавший в галлах, что даст Бог.
В ночь из последних римских могикан
Нёс миру память из забвенья стран,
В нём меркли: Кар', Овидий', Юлиáн'
Над временем рабов вселенских ран.
Друг-Гéрман' из Парижа жизнь дарил! —
Ему путь ввысь средь смут и Муз могил,
Венанций Фортунат им признан был,
В творце узрел принц красоту светил.
Вот в век пластмассовой души взвой, волк,
Зверь-раб, отвергнув пласт из лет, умолк.
Стих уж ничто!... Мир — от первобытных полк
Увéрит в мифах войн, не взятых в толк.
О варвар голливудских диких драк,
Пьёшь кровь, ведь это троглодитов знак,
Что хуже лангобáрдов кóзней. Мрак:
Лелеять культом не жиренье, рак.
Пусть я никто, мои стихи — не дым,
Не верить в чудо?.. В путь к местам святым!
Где, может быть, закатом огневым
Жизнь дáрит миг под именем моим.
Мои стихи толпа предаст земле,
Но, от зари на огненном крыле
Влетев в мой мир, поймёт меня в золе
Мой Герман Франк1 вдруг в озарённой мгле.
_________________
1 Каждый спонсор книги.
* * *
Át Phaё\\thón1ruti\\lós flam\\má popu\\lánte ca\\píllos
vólvitur \\ ín prae\\céps, lon\\góque per \\ áêra \\ tráctu
fértur, ut \\ ínter\\dúm de \\ cáelo \\ stélla se\\réno,
étsi \\ nón ceci\\dít, potu\\ít ceci\\dísse vi\\dérï .
Quém, procul \\ á patri\\á,di\\vérso \\ máximus \\ órbe
éxcipit \\ Érida\\nús fu\\mántia\\que ábluit \\ óra
Náides \\ Hésperi\\áe trifida fumantia flamma
córpora \\ dánt tumu\\ló, sig\\nánt quoque \\ cármine \\ sáxum:
«Híc situs \\ ést Phaë\\thón, cur\\rús au\\ríga pa\\térni:
quém si \\ nón tenu\\ít, mag\\nís tamen \\ éxcidit \\ áusis».
(«Metamórphoseón» / Ovídius)
* * *
А Фаэтóнт 1 запылал, чей свет в волосáх золотых,